скрытый текст
Евгения Максимова
Данька
Здесь практически не было жизни – она осталась внизу.
Тут – гудел в ушах ветер, тут питало солнце синюю-пресинюю толщу воздуха. И только где-то далеко-далекооооо – зеленела земля, расчерченная на пестрые лоскуты – леса, поля, речка… Но Данька вниз не смотрел – он видел лишь друга Кольку: в нем как раз жизнь бурлила.
Бурлила она и в Колькином «тандем-мастере», и в том, кто катал его, Даньку.
Но взрослые дяденьки, безэмоционально выполняющие свою работу по – наверняка! – пятитысячному разу, не были интересны восьмилетнему мальчугану. А вот Колька, жадно впитывавший солнечную синеву, круглые очертания горизонта и с заявленной скоростью двести километров в час приближающуюся землю, вызывал целую бурю чувств. Висел он в небе напротив Даньки, в каких-то десяти метрах – его радость была самой что ни на есть светлой и чистой, как воздушный поток. И именно это примиряло Даньку – с чуждой средой и отсутствием жизни в ней.
– Как здорово!!! Давай еще!!!!!!!!!!!
– Еще? – Данька нервно передернул плечами.
С одной стороны, ему не хотелось расстраивать друга. С другой – идти против неписаного закона, которому подчинялись все на аэродроме: сюда приходят, чтобы прыгать. Против законов вообще идти сложно, а против неписаных – тем более.
Но главное было «в-третьих»: Даньке была нужна жизнь. Сама жизнь как таковая. Здесь, внизу, она была повсюду – не только и не столько в охваченных жаждой неба парашютистах. Она пульсировала в воробьях, клевавших покрошенную им булку. В червяках, рыхлящих почву. В самой почве, таящей мириады грибных нитей…
Как это объяснить другу, в глазах которого только жадное желание вновь окунуться в звонкую синеву? Как достучаться до него, если обидные слова – о трусости – уже готовы сорваться с его языка?
Помощь пришла неожиданно:
– Отвяжись, – с грубоватой, но прочувствованно-неподдельной заботой буркнул парень, катавший Кольку. – Против воли прыгать нельзя.
– Почему? – Колька, на какое-то время забыв о друге, с восторгом уставился на бывалого парашютиста. – А как же…
– Смелость? – улыбнулся летун – почему-то с грустью. – Смелость – это хорошо. Но ее одной недостаточно. Иногда прыгать нельзя.
– Нельзя? – От такого поворота разговора Колька нахмурил лоб.
Как это? Там же… так… так… непередаваемо здорово! Как можно отказаться?
И Колька оглянулся по сторонам, будто ища поддержки у парашютистов. Потом перевел взгляд в небо – такое синее и манящее.
– Как так – нельзя прыгать? – не найдя ответа у окружения, вопросительно уставился он на своего тандем-мастера.
Тот присел на корточки:
– Надо уметь слышать себя. Вот он – умеет.
– Да? – Колька по-новому посмотрел на закадычного друга. С уважением и… благодарностью. Благодарностью за то, что этот всемогущий летун разговаривал сейчас с ним как с равным.
А потом выпрямился во весь рост и взял его, Кольку, за руку:
– Тебе ведь нравится у нас? Пойдем, познакомлю со всеми.
И они ушли. Данька поймал ощущения Кольки – мгновение колебания: мол, нельзя оставлять друга одного. Но оно длилось лишь секунду или две, а после порядок, властвовавший на аэродроме, целиком подчинил себе мальчишку.
* * *
Данька остался один.
Ему не было скучно, отнюдь. И даже не потому, что рядом были родители – и его, и Колькины, относившиеся к нему, как к сыну. И не потому, что кругом жили парашютисты – жизнью аэродрома, исполненной не только страха и его преодоления, но и рождающейся в результате этой борьбы невероятной свободы.
Просто здесь, на земле, была жизнь. Та самая, к которой он принадлежал и которая питала его. Которая звала его, Даньку, на помощь.
– Сейчас! – деловито отозвался он.
И, чуть задержавшись, – взлетал самолет, уносивший ввысь его друга, – бегом побежал к кромке леса.
Там, у корней дуба (а это был именно дуб, а не сумрачная ель или звонкая сосенка, Данька знал совершенно точно!), попал в беду птенец. Данька видел его – желтоватый пушистый комочек, оплетенный, пронизанный серо-сизым страхом. Видел и спешил на помощь, повторяя, как заклинание: «Потерпи».
– Потерпи! – Совсем-совсем юная девушка-парашютистка неудачно приземлилась и уже минут пять сидела на поле, держась за лодыжки и умудряясь при этом манипулировать стропами. Как именно – Данька не знал, но отчетливо чувствовал, зачем: чтобы строгий дядька, от которого зависело, пустить девчонку в небо сегодня еще раз или нет, не запретил ей следующий прыжок. Лицо у девушки было растерянно-обиженное (словно ее вот-вот оставят без сладкого). И эта вот обида перекрывала нешуточную боль в ногах.
– Потерпи! – Нескладный, но не по-детски решительный мальчишка лет восьми через поле бежал к девушке. И, хотя расслышать что-то в гуле приземляющегося самолета было почти невозможно, она уловила это его «Потерпи». Двигался он странно, отступая на полном ходу то вправо, то влево – будто обходя что-то там, в траве.
– Потерпи! – Мальчишка приложил маленькую обветренную руку, и боль утихла.
Нежданный спаситель утер капельки пота со лба:
– Тебе лучше? Ты потерпи. Я скоро!
И, прислушиваясь к чему-то, виновато добавил:
– А то он…
Что именно «он», мальчишка не договорил. Вскочил и тем же самым странным бегом, с зигзагами вправо-влево, бросился в сторону леса.
– Потерпи! – Желтоватый комочек уже совсем пропитался сизой бедой. Даньке осталось всего несколько шагов.
– Потерпи! – Мальчик остановился, протянул обе руки. Одну в направлении комочка. Вторую – вниз. И оттуда тоже шел зов – огненно-красный призыв о помощи вместо холодно-красноватой жизни дождевого червя.
– Потерпи! – Подземный житель был спасен! Его жизнь виделась Даньке тоненькой ниточкой. Просто разорвать, просто стянуть и связать расползающиеся кончики. И вот оно, снова живое. Теперь – на помощь птенцу, выпавшему из гнезда. Выпал бедолага неудачно, повредил косточки. Много-много косточек.
– Ты потрепи, – Данька гладил птенца осторожно: лечить сразу было опасно. – Потерпи, пожалуйста.
И мальчик зажмурился, уходя из этого мира и оставаясь в нем одновременно; устремляясь в другой слой, на этот раз… на этот раз… На этот раз… все-таки – жизни.
– И что с тобой делать, несмышленым? – Данька открыл глаза.
На ладошке сидел уже здоровый и зверски голодный коричневый птенец. Широко и возмущенно разевал он желтый клюв.
– Что с тобой делать, тебя спрашиваю? – насмешливо обратился к спасенному мальчик, прикидывая, как быть. Родители птенца могут не принять – такое случалось, и не раз. А времени проверять – прижился ли обратно? – не было.
Его, Данькины, родители «живность» домой не возьмут: у матери аллергия. Колькины – тоже, у них кошка. Парашютистам подкинуть? Свой же летун, «аэродромный»… Пожалуй, можно попробовать. А кому?
Данька прикрыл глаза, вспоминая, кто из прыгунов подобрее сердцем к братьям меньшим.
– «Тандем-мастер»… не подойдет. И этот – нет. И этот… – Данька сосредоточился, ощупывая внутренним зрением суетившихся на поле людей. – …А вот эта… – есть контакт!
И мальчик, едва не крича от радости, помчался обратно на поле – к той самой девушке, что баюкала еще гудевшие болью ноги. Девушку надо было еще немного подлечить, а заодно – познакомить с новым пернатым приятелем.
* * *
– А я говорю, вставай!
Данька сурово насупил брови: и кто тут «трус»? Он, не стремящийся, как все, в небо? Или девчонка, испуганно вцепившаяся в птенца, как в последнюю опору?
Из клюва прирожденного летуна торчала половина червяка. Вторая, извивающаяся, осталась в земле. Данька был доволен собой: разделил подземного жителя аккуратно, не повредив.
– Вставай! – мальчику нужно было туда, на поле.
Там озирался по сторонам уже приземлившийся Колька. Другу не терпелось рассказать, поделиться, похвастаться! Даньке не терпелось еще больше – ухватить, почувствовать, впитать Колькино счастье. Такое живое и озорное, такое емкое. Такое… Колькино. Даня так щедро черпал из внутреннего источника, помогая девушке и птенцу, что теперь глоток чистого, как колодезная вода, наполненного солнцем счастья был для него лучшим средством восстановить силы.
– Вставай! – Данька терял терпение. – А не то тот всемогущий дядька…
Какой именно «дядька» и чем он был на его, Данькин взгляд, «всемогущ», мальчик уточнить не успел: девчонка, с ужасом оглянувшись на аэродромную метеостанцию, вскочила на ноги.
Замерла, приготовившись упасть, вскрикнув от боли. Шагнула – неуверенно, едва не раздавив птицу, что держала в руках.
Но Данька был готов и к такому повороту событий: сдерживая желание броситься к другу, он успокаивал девчонку:
– Сколько тебе лет-то?
– Двадцать, – девушка сделала еще шаг. Потом еще.
«А по ощущениям, – неуверенно подумал Данька, – моложе меня».
Девушка шагнула в четвертый раз. А потом и вовсе затанцевала вокруг распластавшегося на траве красного купола…
– Точно, моложе! – Данька все-таки не вытерпел – отобрал у нее птенца. – После верну!
И помчался туда, где ярко-ярко полыхало Колькино счастье.
* * *
– Ты даже не представляешь! – друг так и светился.
Он был неправ. Данька представлял, и еще как. Представлял и ощущал – его, Колькиными, чувствами. И это вот, несравнимое ни с чем: «Уже первый пошел. А теперь второй… Осталось всего два человека; я – следующий. Третий пошел. Четвертый… Обрез. Неужели я – снова туда? Да, конечно! Я – смелый мальчишка, и… шаг! И нет ничего лучше свободы и полета…»
А еще – ветра, что гудит и раздувает его щеки.
И толщи неба, синего-пресинего; и солнца, что пронизывает ее!
И так жаль, что нет рядом Даньки.
И так прекрасно, что можно будет с ним поделиться, а он – обязательно разделит и поймет…
Все это Данька впитывал, переживая, словно собственное, накипевшее солнечной синевой в мальчишеской душе.
– …А потом нас дернуло, и парашют раскрылся! Как мы летали под куполом!!! Он, – Колька поискал глазами тандем-мастера и, не найдя, вцепился взглядом в Даньку, – он закладывал такие виражи… Ух!.. Откуда, кстати, птенец?
– Из лесу, вестимо, – Данька улыбнулся смене настроения, такой характерной для Кольки.
– Пристроил? – Друг деловито осматривал коричневую с белым пичугу. – Дрозденыш, так?
– Ага, – Данька не стал показывать, что так и не удосужился изучить названия птиц. Колька занимался в зоологическом кружке, на его мнение всегда можно было положиться. – Кажись, я его и впрямь пристроил… Прости, забыл, что вам в кружок требуются.
– Мы их все равно раздаем, – Колька был великодушен. – А кто хозяин? И как зовут?
Хозяйка нашлась быстро. Она успела оправиться от излишней радости и сама искала Даньку.
– Юлькой меня зовут, – протянула ладошку девушка.
– А меня – Николай, – приосанился закадычный друг. – У тебя сколько прыгов?
– Двадцать ровно…
Завязался обычный для аэродрома разговор.
Однако девушка все чаще задумчиво поглядывала на свои ноги. На Даньку – с благодарностью и испугом. На дрозденыша…
– Вот уж кому суждено летать! – вырвалось у нее.
– Ты о чем это? – подозрительно уставился на нее Колька.
Юлька пожала плечами и отошла. Данька смотрел на нее – никак, выросла? За какие-то полчаса…
…Или – нет.
– Подержишь? – немного виновато обратилась Юлька к Даньке. – Пойду, в подъем запишусь.
Он нее веяло страхом и надеждой на чудо. Чудо полета? Свободы?
– Подержу, – посочувствовал Данька. – Только я не знаю, когда мы уедем…
Он повернулся в сторону родителей. Те общались с друзьями; были увлечены общими впечатлениями.
– Хотя… не скоро еще. Иди.
Девушка убежала, а Данька, посадив птенца за пазуху, занял наблюдательную позицию.
Новая приятельница вернулась скоро.
– А вот и я!
На Юльке была надета система, руки девушки стискивали шлем. Сейчас она была еще более беспомощной и маленькой, чем тогда, в траве, на поле. Полностью во власти настроения, царящего на аэродроме. Сразу несколько струн в ее душе уже звучали небом – желание проверить себя, не показаться трусихой. Красота неба. Мощь стихии.
«Да они похожи! – Данька, разинув рот от изумления, смотрел на Юльку во все глаза, которые светились точно таким же радостным сиянием, что и Колькины. – Интересно… А как остальные? Тоже такие?»
Мальчишка, не обращая внимания на теребившую его Юльку, внимательно присмотрелся-прислушался к парашютистам.
«Нет, – спустя какое-то время сказал он самому себе. – Не все тут… поэты. Кто-то себя преодолевает, кто-то за компанию, кто-то парашютист от Бога».
И уже, не только для вида, но с искренним интересом посмотрел в небо. Туда, где раскрываясь, громко (и это на расстоянии километра от земли!) хлопали разноцветные купола.
А спустя недолгое время (хватившее на несколько виражей под куполом) Юлька посерьезнела: парашютисты заходили на посадку. Один за другим, по одной и той же траектории, как бы очерчивая параллелепипед.
– Ага, поворот над ангаром, – сосредоточенно и серьезно проговаривала девушка. – Плохо у меня с посадкой-то. Вот и смотрю, как другие садятся… Ага, а над манифестом – второй поворот… О, Господи!
Один из парашютистов приземлялся не так, как остальные: его размотало куполом… и по косой шарахнуло об землю!
– Быстрее! – Данька среагировал мгновенно: сунул птенца в руки Юльке. – Ну?
– Погоди, – инстинктивно схватилась та за пичугу. – Подожди…
Чего именно «ждать», девчонка не знала.
Она понимала, что парашютист приземлялся не по той траектории.
Видела, что он шлепнулся плашмя, да еще и на бетон.
Осознавала, что после этого он не поднимался…
…А вот сделать выводы не могла.
– Но он ведь жив? – испуганно спросила тогда Юлька.
Данька прислушался.
– Жди! – бросил он. И помчался, не обегая дождевых червей – не упустить время! – туда, где распластался на бетоне совсем еще молодой парень.
Куда уже огромными скачками несся его тандем-мастер.
Где, визжа колодками, тормозила «Скорая».
Куда постепенно стягивалась стайка парашютистов…
Но Данька видел не спешащих людей, а крошечный язычок угасающей воли. И жизни.
– Потерпи! – Мальчик шагнул за ней.
Зеваки толкались, пытались не пустить. Кажется, кричала мать. Данька не обращал внимания – все это было далеко и нереально. Реальной была тонюсенькая ниточка жизни. Реальной была лужа крови внутри тела – нужно было пережать источник.
– Потерпи, – начал мальчик свое заклинание.
– Потерпи! – До больницы. Может быть, там помогут осушить саму лужу.
– Потерпи! – Позвоночник, шея. Это ему по силам, это он срастит. Только…
Только Данька чувствовал – силы тают, а сделать надо так много!
…И мать успокоить бы не мешало…
– Потерпи!..
– …Дань?..
Это был Колька. И помощь.
Данька на пару секунд поделил внимание – глотнуть воды. Бросил, не оборачиваясь:
– Предки!
Колька – друг, он должен понять.
– Потерпи! – Уже не хватало сил. Но их можно было взять, если по чуть-чуть – из каждого человека, из искреннего желания помочь. Жаль, что без спроса…
Данька потянулся мыслями к полусотне источников так необходимой ему сейчас силы. Толпа начала рассасываться – ее интерес угасал. Возле упавшего оставались тандем-мастер, дядька, которого так боялась Юлька, и врач «Скорой».
– Потерпи!
Кости на ногах парашютиста начали срастаться; он, прежде лежащий без сознания, шумно втянул полуоткрытым ртом воздух. Но и женщина-врач медленно оседала на траву, теряя сознание, и бледный, как мел, мастер едва держался на ногах.
«Все, хватит! – сказал себе Данька. – Остальное – само».
В сознание ворвалось солнце. А за ним – голоса: Колька, родители. И почему-то Юлька.
– Что это было? – хотели знать все: родители и тандем-мастер; Юлька и дядька, которого она так боялась (оказавшийся начальником наземной безопасности аэродрома); остальные – парашютисты и сочувствующие.
Данька сказал:
– Тут требовалась помощь, и я помог.
Разумеется, ответ никого не удовлетворил: люди зашумели… и затихли, недоуменно переглядываясь. Потом раздалось робкое: «Чудо!»
«Чудо!»
«Чудо!!» – разлетелось по толпе.
А потом опять смолкло; все взгляды вновь устремились на Даньку.
Данька говорить не стал – больше всего на свете он хотел лечь и уснуть. Он оглянулся на Кольку в ожидании помощи.
– Это он так всегда, – неуклюже вступился за друга тот.
Встал между ним и толпой; раскинул, защищая, руки… Спустя миг к нему присоединилась и Юлька:
– Не видите, что ли?! – тыча в толпу пичугой, крикнула она. – Силы потратил человек. Совесть поимейте!
Это были, конечно, самые несвязные аргументы на свете, но толпа откатилась на пару шагов. Данька опустил голову на руки, чувствуя, как трава щекочет щеку.
– Спит! – прислушался к дыханию друга Колька.
Парашютисты потолкались, а потом разбились на кучки – обсудить происшествие.
С Данькой остались пятеро – родители, Колька, Юлька и птенец. Они не участвовали в спорах – потом узнали, что между жаждой сенсации и осторожностью (подсудным могло оказаться дело, не случись чуда) победила осторожность.
Не смотрели они и на Даньку – думали, каждый о своем.
Мать – что-то такое неопределенное и теплое.
Отец – приблизительно то же, только с примесью: «Надо было все-таки купить новый велосипед. Завтра же в магазин!»
Колька думал о птенце – хорошо, что останется у Юльки!
А Юлька… Юлька не думала, она знала – какая-то пара десятков прыжков, и они ей больше не понадобятся. Кажется, за эти минуты она все-таки стала немного взрослей.
Птенец же просто радовался жизни.
755
2
0
0
